Третий не совершил выдающихся дел. Они не стали прославленными или ославленными историческими личностями. Но судьба их бывает необычной. Каков человек, такова и судьба.Владимир Сергеевич Печерин (1807–1885) был отщепенцем, „белой вороной". С

удьба его во многом зависела от событий и впечатлений детства.Родился он в семье мелкопоместного дворянина, офицера — гуляки, игрока, выпивохи, который с женой и малолетним сыном был груб и жесток. Особенно тяжело приходилось матери. 

Она страдала от постоянных унижений и оскорблений. Мальчик сопереживал ей и не любил отца.После азбуки его учебным пособием стала книга, пересказывающая евангельские предания. Складывая буквы в слова, а слова во фразы, мальчику вдруг представилась каменистая гора, три деревянных креста на вершине. 

Распятый Спаситель, истекающий кровью, вскрикнул, взмолился Господу и замер бездыханный. Померкло солнце, сотряслась земля, мёртвые встали из гробов и разодралась надвое завеса в синагоге…Трепет пробежал по телу мальчика, мурашки по спине, волосы на голове зашевелились. Он почувствовал, что такова высшая жертва и высокое счастье: умереть во имя Бога и правды. Служение Христу стало его затаённой мечтой.

Незадолго до смерти Печерин признался: „Какая-нибудь книжонка, стихи, два-три подслушанных мной слова делали на меня живейшее впечатление и определяли иногда целые периоды моей жизни!"Он мечтал о справедливости. В альбоме изображал царя на престоле, освобождающего рабов. Этим царём воображал себя.

 Откуда появились такие фантазии? Его возмущали жестокости отца, который сурово наказывал слуг: их пороли на конюшне. Вопли несчастных слышали они с матерью, переживая до слёз. Мать посылала сына просить за провинившихся. Володя умолял отца, целуя ему руки и порой смягчал его гнев. Однажды вечером мать за руку подвела сына к образу святого Николая, встала на колени: — Молись вместе со мной… О святой Николай! Помоги нам. 

Ты видишь, как несправедливо с нами поступают! Она плакала. Он тоже плакал. Из бессвязного шёпота молящейся матери понял, что вся её боль там, в соседней комнате. Оттуда доносились пьяные восклицания, весёлое пение отца и его друзей. Там шла гулянка. Царицей вечера была жена полковника, любовница отца. Почему же не помогают молитвы? Почему так жесток отец с ними, не сделавшими ему ничего дурного?

 Как отомстить за это оскорбление? Он был в отчаянии. Ощутил жгучую ненависть к родному отцу… Надо бежать куда-нибудь далеко, в другую страну, во Францию! В тёмной варварской азиатской державе всё ему опостылело, причиняло страдания: порки, пьянство, глумление над матерью…Ему было 12 лет. Он хорошо знал французский язык, зачитывался французскими книгами. В России чувствовал себя пасынком. 

Отечество, как отец, как отчий дом, было для него чем-то чуждым. В день Рождества Христова, когда торжественно праздновали седьмую годовщину изгнания наполеоновских войск из России, Володя тайно молился за французов, просил Бога простить им грехи и заблуждения.Он разочаровался в православной церкви. Полковой священник и многие приходские попы там, где приходилось бывать их семье, не отличались благолепием, кротостью. Были среди них пьяницы, сквернословы, гуляки. В Бога он верил, а вот попам не доверял.Другое дело — домашний учитель Вильгельм Кессман. Красивый молодой человек, поклонник Бонапарта, вольнодумец и революционер, немножко франт (аккуратные усики, эспаньолка, благородные манеры).

 Володя страстно полюбил своего наставника. Этот немецкий француз был для него представителем далёкой манящей великолепной Европы.Кессман научил мальчика вести дневник — искренно и кратко. Так воспитывалась внутренняя свобода, честность и правдивость. А ещё была устремлённость к свержению деспотизма, самодержавия. 

Эти идеи шли не только от любимого учителя. Они обсуждались в кругах офицеров. Ведь соседом Печериных был полковник Пестель, прославленный своим свободомыслием и благородством.У Печерина начался духовный разлад, который он не осознал до конца своей жизни. В своих воспоминаниях он подчёркивал плодотворность метода Кессмана записывать реальные события текущего дня и свои впечатления. 

Но характерный штрих: дневник он писал по-немецки. Юноша знал о русской культуре вряд ли больше, чем о немецкой или французской.

 К тому же детство и отрочество Печерина прошло до расцвета русской литературы.Безусловно, следует учиться говорить и писать правду. Но прежде надо уметь отыскивать её. Слишком часто человек только воображает, будто постиг истину, тогда как она внедрена в его сознание извне, исподволь или путём хитрых манипуляций лгунов.

Наиболее верный путь к правде не пройдёшь только с помощью книг, не постигнешь наедине с собой или даже с умным учителем. Этот путь каждый проходит собственной жизнью, поступками, личным опытом, который вырабатывается общением с людьми, природой и культурой. Причём надо научиться жить вместе со всеми. Недаром в русском языке слово „сознание" предполагает совместное (со-) знание.С детских лет Печерин, подобно многим сверстникам-дворянам, глядел на родной народ и русскую культуру как бы со стороны, примерно так, как поглядывают на бедных родственников. Им отдают должное, их жалеют, но истинное уважение питают к другим — просвещённым и знаменитым.Он был диссидентом (от латинского слова, означающего несогласный, противоречащий). Обычно так называют человека, отрицающего официальную религию или политику. Пользуясь благами, предоставляемыми данным обществом, он не любит, не понимает и презирает эту страну, не признаёт своего сыновьего долга перед ней. Он — эмигрант в собственной стране. Для него честный выход — покинуть постылую отчизну, став эмигрантом явным.

Чувство чужеродности не покидало Печерина с детства. Оно воспитывалось и кастовостью феодальной системы. Дворяне и крепостные жили как бы в разных странах, говорили преимущественно на разных языках. Печерин не имел представления о том, как живёт и, добавим, переживает, русский крестьянин, да и вообще русский человек.

Рассуждая о том, что бы он сделал, став революционером, он спрашивает себя: „Остался бы верным дружбе до конца? — или, может быть, по русской натуре я сподличал бы в решительную минуту, предал бы друзей и постоял бы за начальство? Ей-богу, не знаю!"Откровенность похвальная. Но зачем списывать свою возможную подлость на некий национальный порок? Значит, если бы не предал, то поступил бы как… ну скажем, джентльмен. А уж коли сподличал — то настоящая русская свинья, хам и холоп.Но разве предательство — непременная принадлежность русского национального характера? Почему же наполеоновские армии не разгромили такой народ? По личному опыту Печерин сделал вывод: слуга его, мальчик Ониська; солдаты, козырявшие ему, майорскому сынку; камердинер полковника Афонька, сокрушавшийся, что барчук Владимир Сергеевич учтив с прислугой, — все имеют рабские наклонности. 

А когда он перед мужиками произнёс пламенную речь о свободе и человеческом достоинстве, они выслушали, почтительно сняв шапки, и тотчас донесли обо всём отцу. Подлый народец!Разочаровавшись в попах, солдатах, слугах, мужиках, он ещё питал радужные иллюзии относительно просвещённых студентов, гимназистов, преподавателей. 

Он попал в эту среду. Маменька направила Володеньку в Киевскую гимназию, где учились дети именитых семей южного дворянства. И тут… „Уж чего я не наслышался между офицерами и солдатами; но, признаюсь, никогда в армии я не слышал подобных мерзостей, как в этом благородном пансионе".Правда, обличительные примеры, которые он приводит, не слишком впечатляющи. 

Скажем, какой-то учитель рассказывал им анекдоты о любовных похождениях Екатерины II и любил петь развесёлую французскую песенку о том, что лучшая философия — это любить и наслаждаться.Печерин вынес приговор всей системе образования: „Чего уж не преподавали в этой пресловутой гимназии! Даже психологию и римское право! Но всё — ужасно поверхностно! Никто и ничему не учил и не учился основательно.

 Это была фразеология, фантасмагория, пыливглазабросание — словом, умственный разврат! Если не ошибаюсь, таков был дух всех лицеев, школ, гимназий того времени. Невольно подумаешь со Скалозубом, что лучше было бы учить там по-нашему: раз-два, а „книги сберечь для важных лишь оказий".Он не выдержал и года пребывания в лучшей киевской гимназии. Запросился домой. За ним прислали поводу с сопровождающим.

Было ему 16 лет. Из его романтических мечтаний лишь одно сохранилось в чистоте: любовь. Она обещала быть неземной. Случай представился самый благоприятный. Недалеко от их имения на крутом берегу Буга у руин старинной крепости стоял дом управляющего одним имением. 

У него, отставного полковника, была дочь 12–13 лет, по словам Печерина, „очень умненькая и очень недурная собою: роскошные каштановые волосы упадали на её плечи, голубые глаза, греческий нос, розовые щёчки. Её обыкновенно звали Бетти, а официально Елизаветою Михайловною".Более подходящего объекта для романтической любви представить трудно! „Всё делалось буквально по Руссо, по его роману „Новая Элоиза"", — признавался Печерин. Встречи организовывал Кессман, который был и её учителем. 

Весна, садовая калитка, старый сад, деревянный мостик, роща, невинный поцелуй, письмецо с локоном её волос… „План жизни моей был готов. Я еду в университет, оканчиваю курс, получаю диплом, возвращаюсь в Хмельник и женюсь на ней".